Больше всего мне хочется оказаться впоследствии поджарой такой, бодрой лесбиянкой под полтос, с проницательным взглядом и ироничным ртом; полуседой ежик, может быть; вести саркастически бровью и отпускать комментарии сквозь вкусный самокруточный дым; у меня будет такая девица, лет тридцати, худая и резкая в жестах, как русская борзая; с каким-нибудь диким разрезом глаз, может быть, азиатка; громким, заразительным хохотом; черной глянцевитой короткой стрижкой; мы будем скорее похожи на мать и сына-подростка, чем на пару; дадим друг другу дурацкие какие-нибудь односложные прозвища, Ви, Ро, Дрю, Зло, что-то такое; общаться будем на характерном таком влюбленном матерном наречии, драться подушками; и ни до кого нам не будет дела.
Вероятно, у меня будет сын Сережа, тот самый, лет двадцати пяти; может случиться, что девочку-азиатку я отобью как раз у него, мне рассказывали такие случаи; он, впрочем, будет не особенно в обиде, скорее, будет преподносить это как пикантный семейный анекдот, будет такой, красивый рослый раздолбай с челкой, в низких джинсах, с металлической цепью для ключей на боку; я буду его страшно любить и страшно же стебать, он у меня вырастет тот еще словесный фехтовальщик; может быть, он как-нибудь приедет к нам с блеклой какой-нибудь блондиночкой, которую я ни за что не отследила бы на улице, приедет неожиданно серьезный, с другим каким-то, не своим голосом, в глаза не смотря, и тут меня сложит нежностью и ужасом, такой большой сын у меня, черт, ну надо же, такой большой, и отныне мне совершенно не принадлежит.
- Ро, - буду тыкаться я потерянно в затылок своей подруге, - Ро, он женится же, этот идиот. Ро, какое я старье. Она ведь даже не смеется никогда, Ро, что он нашел в ней, разве это мой сын. Я же ему всегда говорила, что нельзя спать с человеком, который не может тебя рассмешить.
И даже, может, позвоню его отцу, фактурному такому дядьке лет пятидесяти пяти, наполовину армянину, большой любви молодости, с которым мы хорошо когда-то пожили лет пять, даже не успели друг другу опротиветь, и буду курить в трубку и вопить, и наверняка буду звать его по отчеству, как сторожа, или по фамилии, потому что это фамилия сына:
- Маноян! Ты можешь себе представить, ее зовут Таня, и она вся просвечивает. Маноян, это наш с тобой сын разве? Разве у меня была такая постная рожа в двадцать пять лет, как у этой девицы? Да я была такой порох, что вылетали стекла, ты же помнишь; я не понимаю этого, Маноян. Он тебе покажет ее, ты только совладай с лицом.
Но виду, конечно, не подам; благословлю; Таня, вполне возможно, окажется славной девушкой; Сереже просто не нужна будет еще одна такая веселая безумица, как мать, он найдет себе омут потише и поспокойней.
Внуков своих не представляю совсем; знаю только, что буду тогда много думать о собственной матери, которую к этому моменту давно похороню, и жалеть, что нельзя ей показать этакой красоты.
Буду, вполне возможно, признанная звезда чего бы то ни было, станут периодически звать экспертом в какие-нибудь ток-шоу; узнавать продавщицы или таксисты; внука смогу устроить в какой-нибудь хороший лицей по давнему знакомству с директрисой, которой окажется, например, Заболотная. Мою внучку будут периодически притаскивать в ее кабинет на переменах и жаловаться, и Заболотная будет смотреть на нее поверх очков-половинок и говорить:
- Маноян, Вы полагате, Ваша семейка попортила мне мало крови?..
У нее тоже когда-нибудь будут внуки, вот же ведь, и может статься, я уже сейчас знаю, какая будет у них фамилия.
И может быть, каким-нибудь душным, разварившимся августовским полднем, избыточным, зеленым, солнечным и пыльным, я сяду где-нибудь в центре, на летней веранде хлопнуть пару мохито между встречами, буду сидеть, качать ногой в нелепой яркой босоножке, и щуриться, и вдруг увижу толстого, большого, совершенно седого Мужчину через пару столиков от себя.
- Как я соскучилась, татарская морда, - громко скажу я воздуху, глядя перед собой, и периферическим зрением увижу, как он дернулся и озирается по сторонам, - какие же ты отъел себе необъятные щеки, Сладкая Тыковка. Вероятно, [Имя] печет отменные пироги.
- Не говори, - хохотнет Мужчина через два стола, и, натурально, звякнут стаканы.
- Пригласил бы разок, на пироги-то.
- Ды ты отобьешь ее у меня, старая курва, - крякнет Мужчина и сыто вытянет губы, - а я стал неповоротлив уже для поисков новой жены.
А прошло ведь тридцать лет, подумаю я, тридцать гребаных лет. У тебя вон пузо и целый выводок кареглазых, у меня вон сын женится. Тридцать лет, слушай, а вон у тебя эти ямочки, и эти же брови, которыми ты одними мог разговаривать без помех.
- Даже не думай, - процедит Мужчина, сделавшийся с годами проницательным как шаман, - она тебя если увидит, она мне потом проест всю плешь.
- Тыква, я играю в другой лиге, ты же знаешь, ты же видел Ро.
- Ро не Ро, а глаза у тебя, Вера, блядские.
Тут я, конечно, буду смеяться; потом расплачусь по счету и надену такие, зеркальные солнечные очки, как у Терминатора или американского копа восьмидесятых годов прошлого столетия.
- Зараза, - скажет Мужчина веско, припомнив, что именно такие я носила каким-то очень давним летом, сойдет по ступенькам веранды, приобнимет, чмокнет в макушку, да и пойдет к машине тяжелым уверенным шагом. (с) Вера Полозкова.
и допустим, губы ее или что там еще?
вот допустим, плечи, родинки на спине,
позвонки просвечивающиеся наперечет
и ладонь
маленькая,
такая,
что утопает в моей.
дело, конечно, в жестах, мимике и игре,
сумасшедшем ритме, как Терпсихора, внутри.
и не найдется в нежности равных ей,
в страсти,
в выражении
своей любви.
я смотрю туда, где ткани меньше, кожа нежней.
и она, заигрывая, улыбается, закрывает глаза.
я целую приоткрытые губы, тянущиеся ко мне.
дело, конечно, в том,
что я постоянно
за.
и она приводит меня в такой
восторг,
что не так уж важно, в чем же дело и кто виноват,
потому что мне за пределами слов и строк
просто хочется ее
целовать
целовать
целовать.
мы-огни
этого города
*
харьковская луна
плавно втекала в окно
мне на секунду показалось,
что тебе не все равно.
сколько сигарет я выкуриваю за ночь
сколько раз я говорю своему внутреннему оппоненту
нет. нет
прочь. прочь.
сколько раз я слышу: зараз немае звязку з абонентом
сколько раз я хотел приехать к тебе
зайти в твой дом,
словно в церковь или мекку
и прикоснуться. хотя бы слегка.
ты - река
и мне не переплыть эту реку.
*
чтоб без возможности спастись бегством
чтоб твоя квартира была по-соседству
прыгать со всех окон мира
резать вены
разрывать границы-шенгены
и шептать. шептать.
я - цветок. просто сорви
и чтоб по любви
все по любви
*
когда идешь ко дну
и даже там - она
кругом она.
и непонятно чья вина
что мы сидим по своим углам
а так хочется курить
одну
напополам
они иногда встречаются, пьют чай и говорят за жизнь,
придерживаясь негласного правила: не умеешь любить - дружи.
их обоих устраивает сегодняшнее положение дел:
чайное перемирие после разъединения тел.
но, иногда, ему хочется к чертям перевернуть стол,
и, глядя в глаза, процедить, что ему нравился только он.
- о чём задумался? или это секрет?
- просто вспомнился случай. впрочем, это неважно, нет.
они расстанутся на остановке, что на углу.
он будет ждать маршрутку, вглядываясь во мглу,
и прокручивать в голове каждый жест,
чтобы, наконец, возненавидеть.
и то, как он плачет.
и то, как двигается.
и как ест.
